Барент скользил по поверхности щита сознания, пока не нашел в нем трещину – а ее всегда можно найти. Он проник глубже, сломал жалкую защиту Хейнса и внедрил свою волю в саму основу сознания агента. Когда Барент коснулся центра удовольствия Хейнса, тот расслабился и закрыл глаза.
– Где эта женщина, Мелани Фуллер? – спросил Барент.
Хейнс открыл глаза.
– После той шумихи в аэропорту Атланты в понедельник вечером никаких известий нет.
– Удалось засечь, откуда был телефонный звонок?
– Нет, сэр. Оператор в аэропорту полагает, что это был местный звонок.
– Как вы думаете, есть ли у Колбена, Кеплера или Траска какая-либо другая информация о том, где находится Фуллер? Или Вилли?
Хейнс секунду помедлил и покачал головой:
– Нет, сэр. Когда найдут его или ее, информация поступит через ФБР по обычным каналам. Я буду знать об этом одновременно с мистером Колбеном.
– Лучше, если раньше,– улыбнулся Барент.– Благодарю вас, Ричард. Как всегда, ваше общество меня приободрило. Вы сможете найти Лестера на его обычном месте, если захотите связаться со мной. Как только у вас будет какая-то информация о местонахождении Мелани Фуллер либо нашего друга из Германии, немедленно сообщите мне.
– Да, сэр.– Хейнс повернулся к выходу.
– Ричард.– Барент натянул синий кашемировый свитер.– Вы все еще считаете, что шериф Джентри и этот психиатр…
– Ласки,– подсказал агент.
– Да.– Барент улыбнулся.– Вы считаете, что контакт этих двух джентльменов следует официально прервать?
– Считаю. – Хейнс нахмурился и продолжил, осторожно выбирая слова: – Джентри слишком сообразительный малый. Поначалу я решил, что его столь сильное волнение из-за убийств в «Мансарде» связано с подрывом его репутации, но потом убедился, что он воспринял их как нечто, задевающее его лично. Простой толстый деревенский полисмен, вот и все.
– Но сообразительный.
– Да.– Хейнс снова нахмурился.– Я не уверен насчет Ласки, но, по-моему, он слишком… слишком глубоко в это вовлечен. Он знал мисс Дрейтон и…
– Хорошо,– кивнул Барент.– Насчет Ласки у нас могут быть и другие планы.– Он посмотрел на агента долгим взглядом.– Ричард…
– Да, сэр?
Барент соединил кончики пальцев.
– Я давно хочу вас спросить. До того как мистер Колбен вступил в Клуб, вы уже несколько лет работали на него, ведь так?
– Да, сэр.
Барент коснулся нижней губы сложенными домиком пальцами.
– Вопрос, который я хочу задать, Ричард… Почему?
Агент нахмурился, он не понял, о чем идет речь.
– Я имею в виду,– продолжил Барент,– зачем делать все эти вещи, о которых Чарлз вас просил?.. И теперь еще просит… Ведь у вас есть выбор.
Лицо Хейнса прояснилось. Он улыбнулся, демонстрируя идеальные зубы:
– Ну, наверное, мне нравится моя работа… Это все на сегодня, мистер Барент?
Тот с секунду внимательно смотрел на него, потом кивнул.
Через пять минут после того, как Хейнс ушел, Барент вызвал пилота по внутренней связи:
– Дональд, взлетайте. Я бы хотел полететь к себе на остров.
Сола разбудили голоса детей, игравших на улице, и сначала он никак не мог сообразить, где находится. Не в своей квартире, это точно. Он лежал на складной кровати под окном с желтыми занавесками. На секунду эти желтые занавески напомнили ему их дом в Лодзи, крики детей вызвали в памяти образы Стефы и Йозефа…
Нет, дети кричали слишком громко по-английски. Чарлстон. Натали Престон. Он вспомнил, как рассказывал ей вчера свою историю, и почувствовал смущение, словно эта молодая черная женщина видела его нагим. И зачем только он рассказал ей обо всем? После стольких лет… Почему?
– Доброе утро.– Натали заглянула в дверь. На ней был красный шерстяной свитер и узкие джинсы.
Сол сел в постели и потер глаза. Его рубашка и брюки, аккуратно сложенные, висели на спинке софы.
– Доброе утро.
– На завтрак яичница с ветчиной и тосты. Сойдет? – В комнате запахло свежемолотым кофе.
– Отлично,– сказал Сол,– только ветчина – это не для меня.
Натали с досадой хлопнула себя ладонью по лбу.
– Ну конечно! – воскликнула она.– По религиозным мотивам?
– Нет, из-за холестерина.
За завтраком они говорили о жизни в Нью-Йорке, об учебе в Сент-Луисе, о том, что это такое – вырасти на юге.
– Это трудно объяснить,– сказала Натали,– но почему-то жить здесь проще, чем на севере. Расизм, конечно, еще жив, но… он меняется. Возможно, люди на юге так давно играют каждый свою роль, и в то же время им теперь приходится приспосабливаться. Наверное, поэтому они ведут себя более честно. На севере все принимает гораздо более грубые и подлые формы.
– Я не думал, что Сент-Луис северный город,– улыбнулся Сол. Он доел тосты и теперь попивал кофе.
Натали рассмеялась:
– Нет, конечно, но он и не южный. Скорее это нечто среднее. Я больше имела в виду Чикаго.
– Вы жили в Чикаго?
– Я провела там часть лета. Папа устроил меня на работу через своего старого друга из «Чикаго трибюн».– Она замолчала, неподвижно глядя в чашку.
– Я понимаю, вам трудно,– тихо сказал Сол.– На время забываешься, потом случайно упоминаешь имя, и все возвращается снова…
Натали кивнула.
Сол посмотрел в окно на длинные листья низкорослой пальмы. Окно было приоткрыто, и сквозь сетку проникал теплый ветерок. Трудно было поверить, что сейчас середина декабря.
– Вы собираетесь стать учителем, но ваша первая привязанность, похоже, фотография.
Натали опять кивнула, встала и еще раз наполнила кофейные чашки.
– Мы заключили с папой нечто вроде соглашения,– сказала она, на сей раз заставив себя улыбнуться.– Он обещал помочь мне научиться фотографировать, если я соглашусь получить образование по какой-нибудь «настоящей профессии», как он это называл.